Милицейское танго [рассказы] - Дмитрий Анатольевич Горчев

Но вот зачем Муравьиному Льву такая большая воронка и кого он, в конце концов, собирается туда поймать — это очень интересный вопрос.

Хорошие новости

Люди очень любят новости. Когда нет новостей, кажется, что и жизни тоже никакой нет — всё как вчера, то есть неизвестно, наступил ли он, новый день, или не наступил? Если наступил, то, будьте добры, подайте какие-нибудь сегодняшние новости, неважно какие, но чтобы были не такие, как вчера.

А если их нет? Если вдруг ни с того ни с сего всё в порядке: никто не погиб, нигде ничего не взорвалось, самолёт не разбился, тогда что делать? А ничего тогда делать не нужно, потому что так не бывает: что-нибудь где-нибудь да произошло — народу вон сколько. Это в деревне может целую неделю ничего не случаться, так что даже старухи заскучают: и агроном новый не запил, и Верку разведённую никто не поколотил; а у пяти миллиардов людей что-то обязательно в каждый день произойдёт, какая-нибудь беда: в Китае наводнение, в Сибири оползень, в Африке разбился очередной самолёт Ан-2 с молдавским экипажем.

Раньше, при историческом материализме, новости были все скучные: ну кому, скажите, интересно узнать, что в Алексеевском районе какой-нибудь неизвестной области вспахано две тысячи гектаров зяби под озимые? Хорошо это или плохо? Много это или мало? Нет, такие новости никому не нужны. И где теперь этот исторический материализм?

Хорошая новость обязательно должна быть плохая: такая, чтобы человек, с одной стороны, порадовался, что эта новость случилась не с ним, а с другой стороны, мог бы от всей души посочувствовать.

Когда долго нет по-настоящему хороших плохих новостей, журналисты начинают скучать и придумывать всякую ерунду: про то, как в Алабаме женщина отрезала мужу половой член при помощи ножниц, а потом пришила обратно, маньяка какого-нибудь поселят в ближайшем парке, сочинят басню про то, что Хрущёв был женщиной, или другую какую-нибудь глупость.

Зато когда случается действительно большая неприятность — небоскрёбы в Америке начнут падать или ещё что-нибудь, — все люди, которые занимаются новостями, становятся такими радостными, что даже возникает подозрение, что это они сами и сделали. Ну, чтобы было не скучно. И действительно, никому не скучно: горит, падает — красиво.

Глупые дураки когда-то мечтали построить такое пространство, где всем хорошо: от каждого по способности, каждому по потребности. И будто бы все тогда станут счастливые.

А новости? Где новости-то? Что — так-таки никто никого не зарезал и даже не изнасиловал особо замысловатым способом? Погоды везде стоят самые благоприятные, в магазинах всего завались и совершенно бесплатно, так что уже все пятьдесят квартир забиты предметами бытовой техники. И у соседа всё хорошо — улыбается, сволочь, и здоровается приветливо.

И новости все хорошие: там построили, а тут запустили. Изобрели бессмертие и вечный двигатель. Врачей ни одного не осталось, потому что все вокруг здоровые. На Марсе яблони, на Юпитере детсады. Денег у всех столько, что их уже никто не берёт. Из Галактики прилетели инопланетяне с новыми изобретениями. Остаётся только пойти в ближайший благоустроенный лес и удавиться от тоски на чисто вымытой осине.

Но так, по счастью, никогда не будет. А вот новости, они будут всегда.

Телевидение

Стыдно смотреть телевидение. Вряд ли кто-нибудь, если приличный человек, сознается, что смотрел телевидение. Лучше уж колбаски катать между пальцев на ногах и их есть, чем смотреть телевидение. Если кто-то и сознается, что смотрел телевидение, то только «случайно нажал кнопку», «пришёл в гости, а там» или «знакомый, который смотрит телевидение, рассказывал, что» ну и так далее.

Телевидение смотрят домохозяйки или другое какое-нибудь человеческое говно, которое купило пиво-толстяк и смотрит матч «Луч-Краснодар» — «Рубин-Раменское».

А я вот легко смотрю телевидение. Хочу смотрю, не хочу — не смотрю, мне похуй. Если меня прямо сейчас лишить телевидения, я скорее всего этого не замечу. А если оно работает, так ведь и хорошо! Если работает телевидение — значит, есть ещё электричество, и пусть, пусть нет никаких новостей, но зато всё идёт своим чередом.

Кроме того, телевидение — это осуществление мечты.

Вот мечтает, например, тихий мальчик Максим Галкин о том, чтобы его смотрела вся страна, — и телевидение предоставляет ему эту возможность! Его действительно смотрит вся огромная страна. Кроме меня, всех моих знакомых и тех, кто это сообщение читает. А вся страна смотрит — докладывают Максиму Галкину осуществители этой его мечты на окладе или на процентах.

И любой другой человек тоже может прийти к ним на телевидение и осуществить там свою мечту по соответствующему прейскуранту.

А что там на самом деле смотрит эта огромная страна — это никому не известно. Если внезапно ворваться к любому её жителю в дом, то этот житель действительно сидит и послушно смотрит Максима Галкина или, может быть, сериал про Дом-2, или няню.

А вот чем они там занимаются, когда к ним никто внезапно не врывается, — это огромная загадка.

Строят, скорее всего, как обычно, у себя в подполе или на дачном участке огромную и умом непостижимую Жопу.

Реклама

«Важнейшим из искусств для нас является реклама» — так непременно сказал бы дедушка Ленин, если бы какой-нибудь кудесник заново набил его пустое туловище человеческими органами. И был бы, как всегда, прав: реклама является не только важнейшим, но и вообще идеальным видом искусства.

Кинематограф, даже если и показывает что-то, не имеющее к обычной жизни никакого отношения, — хоббитов каких-нибудь или «далёкую-предалёкую Галактику давным-давно», всё же ограничен в своих изобразительных средствах печальной необходимостью соблюдать хоть какую-то правдоподобность поведения героев. Рекламе же на это глубоко наплевать: её герой, внешне похожий на человека (две руки, две ноги и так далее), может легко прийти в нечеловеческий восторг от самого нелепого предмета — куска жевательной резинки, стирального прошка за тридцать два рубля или кошачьего корма из сушёного крысиного мяса. И никому это его поведение не кажется странным, никто даже не задумывается о том, что этого человека, возможно, следует отправить в лечебницу для душевнобольных, — наоборот, все немедленно бегут в магазин покупать себе соответствующий корм, чтобы стать точно такими же, как он.